«Десятичасовой трофей»
«Десятичасовой трофей» Михаила Коротунова – это рассказ-воспоминание маленького четырехлетнего мальчика о своем детстве в Очакове, о родных, о счастливом времени, когда тебе, ребенку, машут рукой из настоящего военного вертолета.
Тексты, подобные этому, подкупают своей атмосферой и непосредственностью: кажется, будто автор вообще не задумывается об изобретении нового языка или экспериментальных поворотов в тексте – в этом нет нужды. Подобная мемуаристика схожа с дневниковой записью – в ней ценится не как это написано, а что. Можно было бы придираться к мелочам вроде порыжевшего от пыли белья (где вы видели рыжую пыль? только если дробят кирпичи), но к чему это все, если обаятельная фиксация реальности – это явное достоинство автора? Сработает ли это на большем пространстве текста, например, в повести или романе – сложно предположить. Но в рассказе, присланном к нам в редакцию, все получилось.
Десятичасовой трофей
Вдруг родители пришли раньше времени с работы и заявили, что сегодня едем в отпуск. За малостью лет я был освобожден от сборов и только путался под ногами. Потом подъехала машина «Волга», и мы покатили на вокзал. Поездом было очень интересно ехать. Мы с сестрой искренне удивлялись самым разным цветам мороженого, которое отец покупал на всех остановках. Особенно нравились синие, белые и красные огоньки, мелькавшие за окном в темноте. Путь наш лежал в Очаков, на последнее место службы отца и где оставались его сослуживцы.
Очаков неизменно оставлял самые солнечные воспоминания. В отличие от Евпатории, куда нас занесло однажды, так сказать, для разнообразия. Евпатория не понравилась сразу и навсегда. Причин тому было множество. Во-первых, мы взяли с собой Людку из восьмой квартиры. Она оказалась мямлей и по каждому поводу ныла. Дома она годилась на роль невесты, но на отдыхе была невыносима. Во-вторых, в Евпатории я впервые увидел реактивные самолеты, и они меня страшно испугали. Представьте, я, ничего не подозревая, гулял среди цветов и кипарисов во дворе, как, вдруг, раздался сильный свистящий шум, и над крышами промчалась тройка МИГ-15, дребезжа каким-то металлом внутри двигателей. Я бросился в дом, ища защиты, весь в слезах и истерично крича: «война, началась война!». Для меня, четырех лет от роду, реактивная авиация была слишком большим испытанием. В-третьих, на пляже и в городе было полно детей-инвалидов, Евпатория считалась курортом именно для них. Зрелище увечных детей оказывало мрачное воздействие. В-четвертых, дети эти постоянно терялись и гнусавый голос репродуктора бесконечно повторял: «потерялась девочка Надя, родителей просят подойти к спасательной станции, потерялся мальчик Сережа, родителей ждут на спасательной станции». В-пятых, в Евпатории нечего было есть. Это в то время, когда родители, перенесшие голод, пичкали своих деток с утра до вечера, а самый популярный вопрос знакомых, звучал так: «где отдыхал? На сколько поправился?» И тут малюсенькие невкусные порции и отсутствие доппайка в виде рыночной еды, никакой рыбы, никакого мяса!
В один голос мы заявили, что хотим в наш Очаков, даже согласны на обеды в кафе «Чайка», только бы отсюда уехать.
Павильон «Чайка»
Поскольку мы все были единодушно против Евпатории, на третий или четвертый день собравшись, очутились на пароходе в Одессу. И это было в-шестых, почему никогда нас больше не тянуло в Евпаторию. Пароход грузился весь день и отошел от пристани только в сумерках. Только мы расположились в каютах, только начали знакомиться с окружающим пространством и пытаться открыть иллюминатор, нас стали грызть блохи и клопы, чего мы не видели за всю свою жизнь. Вдобавок ко всему, не успели мы поужинать, как раздалась пронзительная сирена, сигнал тревоги. В панике все бросились на верхнюю палубу, в коридорах толчея, дети плачут, взрослые в истерике. На палубе капитан объявил, что это была учебная тревога, чтобы все знали как себя вести в случае настоящей, как надеть спасательный жилет, куда выходить на палубу. Кое-кто хотел набить ему морду, а может и набил, не помню, меня отвлекала продолжающаяся паника, только обратно в каюту мы решительно отказались следовать, расположившись в шезлонгах на палубе. Я угрелся и уснул, а когда окончательно проснулся, оказалось, мы уже были на берегу в славном городе Одессе. И вы хотите, чтобы мы хоть раз еще побывали в Евпатории? Да ни за что на свете! Из Одессы в Очаков летал маленький самолетишко Ан-2, и это тоже было мучением, поскольку кроме гигиенического пакета я ничего не видел и ничего не помнил. Я даже не отвлекался на призывы сестры и отца: «Смотри! Подводная лодка! Смотри! Ракеты!» Зато в Очакове…
Очаков моего детства был большей частью одноэтажным. От Слободки до Черноморки все знали единственную трехэтажку — казарму моряков.
Напротив нее мы и жили. Каждый день дорога на море дарила новые названия и подробности событий давно минувших лет.
- А что это за дом?
- Это дом офицеров.
- Они тут живут?
- Нет, это как клуб. Они тут встречаются.
- И папа тут встречался?
- Когда тут служил — встречался.
- А что там написано на стене?
- Написано, что здесь судили лейтенанта Шмидта.
- А за что его судили?
- За то, что поднял восстание на своем судне.
- А это какая улица?
- Чижикова.
- А кто такой Чижиков?
Это был тот прелестный возраст, когда тебе все интересно. И Чижиков, и Коста Хетагуров, и почему судили Шмидта здесь, а расстреляли там, на Березани. И многое, многое другое.
Например, музей.
- А куда мы идем?
- В музей.
- А что мы там будем делать?
- Смотреть ротозеев.
- А кто такие ротозеи?
- А посмотришь в музее, они там.
Мы были едва ли не единственными посетителями. Нам позволялось все. Буквально ВСЁ! Сидеть на золотой скамейке, залезать на цепи и пушки у памятника Суворову, трогать практически всё из экспонатов. Со временем, поход в музей превратился чуть не в ежедневную процедуру. Начиналась она с плача от жгучей несправедливости, поскольку сегодня была моя очередь лежать за «Максимом». Но Ленка, моя старшая сестра, никогда не придерживалась достигнутых договоренностей и четыре года разницы были решающим моментом в вопросе, кто первый добежит до пулемета, стоящего как раз напротив входа. Утешение приходило на следующем экспонате – корабельной зенитке, у которой было два сиденья и каждому – по штурвалу! Один крутил вверх-вниз, другой вправо- влево.
Отец подстраховывал, и я САМ держал кривой турецкий ятаган, примерял кольчугу, поднимал очередное ядро (а ну, посмотрим, сколько ты каши съел). И даже карабкался на рогатую мину, стоящую на тележке с тросом.
Наверняка не каждый день, но в детской памяти отложилось, что именно каждый, в гости к отцу приходили его однополчане. Чаще всех дядя Коля из отцовой эскадрильи. Для меня находились звездочки, пуговички, старые погоны и прочая амуниция. Верхом вожделения был летный шлем с выпуклыми, как у лягушки, очками. Но он никогда не доставался, все какие-то преграды возникали между мной и им. Доходило до плача, если мне ничего не перепадало. Но иногда бывали хорошие деньки, и я щеголял на выбор в парадной или повседневной фуражке, с превосходным крабом, хочешь в черной, хочешь в белой.
А если меня требовалось утешать, то находились причины и доводы, осушающие слезы сразу.
Как-то раз, прекращая мою очередную истерику по поводу «позабыт - позаброшен», дядя Коля говорит:
- Завтра у нас полеты. Ровно в 10-00 я зависну над двором и помашу тебе из кабины вертолета.
Вам никто не махал из кабины настоящего вертолета? В детстве? Из настоящего военного вертолета?
Было это ранним вечером. Застолье было еще где-то в середине. Но поскольку мне ЭТОТ вечер уже ничего не сулил, я затребовал сон. Хочу спать – и все! Никакие уговоры не действовали, никакие кары или, наоборот, бонусы, как сказали бы сейчас, не работали. И мне выгорело раньше лечь в постель, и мгновенно уснуть – ведь завтра в 10-00 ко мне прилетит вертолет!
Проснувшись, я мгновенно выскочил из-под одеяла и бросился во двор. Дядя Коля не обманул.
Вертолеты поднимались в небо и по глиссаде уходили куда-то далеко в море, на выполнение задания.
- А еще не 10 часов?
- Да что тебя подбросило? Спи еще, рано, ложись.
- А сколько часов?
- Спрашивать надо – «который час».
- Ну, который час?
- Еще пол - седьмого.
- А когда будет 10?
- Еще полежи, затем встанем все, умоемся, позавтракаем, погуляем чуток, и потом будет 10-00.
- Я уже полежал. Я буду умываться, и кушать.
- Еще все спят.
- Нет, я буду умываться и кушать.
- Еще рано.
- Есть хочу!
- Ну, иди, умывайся, только тихо. Приходи на кухню, я приготовлю завтрак.
Я спешил исполнить весь утренний ритуал, надеясь, что время как-то пройдет быстрей. Еще ежеминутно я донимал своих близких вопросом - «а еще не 10-00?».
Я измучился ожиданием и измучил родню, которая специально устраивала какие-нибудь дела, чтобы 10-00 наступило позже.
Уже весь двор был перегорожен веревками с постельным, свежевыстиранным бельем. Уже несколько раз садились то за завтрак, то за чай. Уже усталые вертолеты возвращались из-за моря и плавно заходили по глиссаде на взлетную полосу. А 10-00 все не наступало.
Я издергал всех вопросом «а когда?». Бежал в конец огорода встречать очередной борт. Мчался назад – «а еще не 10-00?». Получил, наконец, нагоняй, и тихо хлюпал носом в обиде на весь белый свет. Горестно возил пыль в кузове маленького грузовичка и был готов снова идти спать, устав от всего пережитого.
Знаете очаковскую пыль? В Очакове особая пыль. Она мелкая настолько, что если кто проехал по улице, за ним стоял долго не оседающий столб удушливой рыжей пыли. Она пахла полынью.
Зачем я так подробно о пыли? Да, пока я удрученно возил её туда, сюда по двору, один вертолет пошел чуть левее глиссады. Он плыл медленно, снижаясь все ниже и ниже, и вскоре загрохотал над самым двором. Я было испугался, но после, вглядываясь в нависшую машину различил детали. Из открытой кабины выглядывал пилот и приветливо махал рукой в перчатке.
- Дядя Коля! Дядя Коля прилетел! Вон, смотрите, рукой мне машет! Это же дядя Коля!
Я скакал по двору в туче пыли, а над нами плавно разворачивалась винтокрылая машина.
Мой восторг, однако, не разделяли взрослые. Баба Ксена отчаянно крутила какую-то тряпку над головой, будто хотела сбить жужжащую машину.
- Я вот твоему дяде Коле, придет он еще в гости, паразит такой, я ему сделаю, шутки тут устроил, маленький мальчик нашелся, ума нет совсем. Вот я еще к командиру пойду! Я тебе покажу! Все белье перестирывай теперь! Что учудил, негодный, игрушки ему!
Баба Ксена долго еще причитала, собирая с веревок порыжевшее от пыли белье. А мне было радостно, что меня не обманули, что 10-00, все же, существует в сутках и наконец-то пришло.
А дядя Коля все удалялся в сторону аэродрома. Конечно, он ничего не слышал из всего того, что кричала баба Ксена.
А белье, что ж, переполоскали, и конец.
Ну, да, без порошка, который изобретут позже, руками, а не в стиралке «Indesit», её тоже потом изобретут. И с водой было не просто, привозная была. Да кто сейчас вспомнит трудности быта того времени.
Ведь главное – дядя Коля пообещал и прилетел ко мне, и махал мне рукой из зависшего вертолета. И, поверьте, это было почти как настоящий «летчиский» шлемофон.
А может и лучше.
Михаил Коротунов
Подг. Сергей Кузнец
Газета «Очаівський тиждень» №114 от 28.12.2021 г.